XX век на наших глазах совершил одно грандиозное социально-экономическое преобразование, оставшееся как бы незамеченным. Точнее, замеченным, но не осмысленным, потому что раньше говорить об этом было нельзя, да и как-то даже не совсем удобно. А именно: кончилась историческая эпоха гегемонии рабочего класса - того самого класса, который так мощно выступил на историческую арену в начале столетия. Действительно, полтораста лет назад он заявил о своем существовании, обрел своих апологетов и теоретиков. Сто лет назад возбудил общественное сознание, передовая часть которого представляла будущее в виде одной грандиозной фабрики. (Помните хотя бы - "Мы кузнецы и дух наш молод..."?) И... сошел фактически в небытие. И в самом деле, много ли сейчас пишется о рабочем классе?
Этот процесс умаления легко датировать, если обратиться к искусству. Наши многочисленные фильмы о рабочем-пролетарии, устанавливающем Советскую власть, несмотря на частую условность, в массе своей смотрятся вполне прилично. Не вызывает отторжения и посвященная рабочей теме кинопродукция времен индустриализации. А вот уже послевоенные фильмы про рабочих, особенно начиная с 50-х годов, воспринимаются как что-то тягучее и глубоко фальшивое. Чувствуется, что деятели искусства попали в сложную ситуацию: социальный заказ требовал воспеть "гегемона" и надо было его воспевать, хотя все понимали, что "класс" по-прежнему "жажду запивает не квасом" и всё меньше соответствует требованиям, предъявляемым к передовому отряду трудящихся.
Итак, где-то с пятидесятых годов... Но ведь это же общепризнанное начало научно-технической революции! Вышедшие победителями из войны и прочно вошедшие в мировую политику Соединенные Штаты, получив огромный технологический импульс на военных заказах и гигантские рынки сбыта, как взлетающая ракета, устремились ввысь, увлекая за собой одних (кто был в их сфере влияния) и оставляя позади других.
Нельзя сказать, будто у нас совсем уж этого не понимали. В повестку знаменитого XX съезда КПСС предполагалось как раз включить вопросы, посвященные анализу мировых процессов. К сожалению, больше всего на съезде было "разговорчиков про то, что Сталин Кирова убил в коридорчике" - тем он и вошел в общественное сознание... А потом начались то бредовые эксперименты, то ликвидация их последствий - процесс, который продолжается по сей день. А здесь уже не до выработки теории.
Возможно, правда, что страна, буквально только что крайне болезненно прошедшая через индустриализацию, просто уже не имела сил без передышки втягиваться еще в одну гонку - уже "постъиндустриализацию". Но даже если бы значение научно-технического прогресса было бы серьезно оценено руководством, это вряд ли коренным образом изменило обстановку: сказывались путы теории, в плену которых находилась идеология, а с идеологией не поспоришь...
Теория же (марксова) гласила: пролетариат - могильщик буржуазии. А поскольку (вроде бы) основой советского общества был рабочий класс, то, следовательно, опираясь на такую основу СССР быстро "похоронит" и конкурирующие бужуазные государства. Так и длилась эта волынка с воспеванием рабочего класса.
Скорее всего, читатели предположат, что и я подкапываюсь под некогда всесильную теорию. Не совсем. Маркс, обладая гигантским даром предвидения, уже давно прозорливо заметил, что "наука становится непосредственной производительной силой". А раз так, то, казалось бы, развивай этот тезис, выделяй классовые отношения, роль пролетариата при всё ускоряющемся научно-техническом прогрессе... Но сам создатель марксизма предпочел ограничиться рамками господствовавшего в его время индустриального производства, а ждать чего-то стоящего от последующих эпигонов и "верных учеников", как вы понимаете, не приходится. Нет, развитие производительных сил стремительно пошло в сторону всё большей наукоемкости, как я выражаюсь, "виртуализации" производства. Заводской цех в этом процессе оказался лишь очередной ступенью ракеты, придающей ей разгон и затем отпадающей; новая ступень заработала в виде всё более крупных научно-производственных, а то и научных корпораций, определяющих лицо современной индустрии. А общественные противоречия... они, разумеется, остались и при новом сособе производства. И главным, конечно, остается, противоречие между развитием производительных сил и характером производственных отношений.
Так что в главном Маркс оказался прав. И его правоту было вынуждено почувствовать на себе советское общество, пытавшееся как-то идти в ногу с прогрессом и способствовать развитию науки и культуры вообще, при этом сохраняя консервативные социальные отношения; интеллигенция превратилась в некое подобие третьего сословия предреволюционнной Франции, а что начинает делать ущемленное третье сословие - мы знаем. (Ирония истории сказалась в том, что, как известно, в падении советского строя немалую роль сыграли шахтеры, лишний раз показав революционность рабочего класса, только в данном случае немного не в ту сторону.)
Однако, откинув пещерные социальные отношения советской модели, исторический процесс вовсе не привел к разрешению коренных общественных противоречий. Наоборот, он позволил почувствовать их особенно обостренно: требование священности интеллектуальной собственности вновь входит в кричащее противоречие с очевидным всемирно-общественным процессом производства наукоемких технологий. Таким образом, за закономерным крахом архаично-социалистической модели (не признававшей ведущей роли науки) должен последовать столь же очевидно закономерный крах неокапитализма, базирующегося на неравноправном положении интеллектуальных монополий (типа знаменитого "Майкрософта"), опутавших весь мир сетью кабальных условий и соглащений.
По-видимому, маятник, дойдя до упора "вправо", должен вновь пойти "влево". Да так уже и было: первая половина XX века прошла под знаменем наступления коллективистких идей (в самом разном обличье вплоть до фашистских диктатур), так что даже бастион свободного предпринимательства - США - были вынуждены до неузнаваемости изменить свою физиономию; вторая половина столетия ознаменовала собой реванш либеральных идей (базировавшихся на, так сказать, "эпохе первоначального накопления научного капитала", когда наукоемкие производства еще не стали более-менее общим местом в любом производстве) и эрозию коллективистского охранительства. Следует думать, что знаменитому либеральному историософу Фукуяме придется писать продолжение своего труда "Конец истории": пышущая гуманизмом либеральная модель хозяйствования в скором времени (не у нас - у нас она уже давно показала свои "прелести", в мировом масштабе) обернется трудящимся людям таким оскалом, что любая казарма покажется тихим прибежищем от мира хищного собственничества.
Возможно, данная статья вызовет недовольство тех, кто посвятил свою жизнь фабричному производству и привык гордиться этим. Не знаю, смогу ли я поколебать это чувство, но я вовсе не хотел принизить значение их труда, воспевая интеллектуальный труд. Прежде всего хотелось бы оговориться, что я говорю о труде, а не о безделье; так же, как деревенские жители склонны считать, что в городах все (в том числе и рабочие) только и делают, что смотрят телевизоры да ходят по магазинам, так и в городах принято думать, что работают только у станков, а в институтах лишь симулируют деятельность, попивая чаи и травя байки в курилках. Некоторые основания для таких суждений есть, но, думается, это во многом связано с неразвитостью сферы интеллектуального труда; придет время и позади людей, склонившихся над компьютерами будет расхаживать с секундомером учетчик (возможно, механический), а вездесущий управляющий будет, как в фильме Чаплина, кричать с экрана: "Давай, давай! Увеличить производительность!" Нет, я прекрасно знаю, что почетен каждый (полезный) труд, но об этом чуть дальше.
Далее, есть в такой обиде нечто не вполне справедливое: видел ли кто когда фильм, воспевающий трудовые подвиги, скажем, работников Госплана, этих живых компьютеров, умевших держать в памяти огромные данные и мгновенно выдавать их по требованию? Я лично - нет. А ведь без этих работников учета и контроля произведенные станки и выплавленная сталь, которыми так привыкли гордиться рабочие, остались бы металлоломом, хламом, потому что не нашли бы потребителя. Можно сказать, на этих людях держалось всё наше народное хозяйство, а о них не было поставлено ни одного фильма, не написано ни одной книги. И ничего - пережили. Думаю, рабочий, гордящийся своей профессией, переживет и новую смену ценностей в обществе.
И наконец, всё-таки не будем забывать, что новую иерархию значимости труда установил не я - установила жизнь. Да, без рабочего человека не будет выплавлена сталь и не будет собран автомобиль, как без хлебороба не будет хлеба. Но как бы мы ни почитали земледельца, всё равно мы справедливо гордились тем, что наша страна за короткое время превратилась из преимущественно аграрной в аграрно-индустриальную, а затем и в индустриально-аграрную. Не сообществом вольных хлебопашцев была сильна шестьдесят лет назад держава; и не трудом у доменных печей славятся передовые страны сейчас. Всякий труд почетен, но есть престижный труд - новаторские профессии, за которыми будущее, - что с этим поделаешь?
Да и вообще вряд ли человек, любящий свое дело (считается оно престижным или нет), будет особенно заботиться о том, чтобы его осаждали журналисты с телекамерами. Поэтому каждый пусть найдет себя, а в нашем обществе пусть будут сильные позиции тех направлений, без которых борьба за положение в мире будет неизбежно проиграна.